Приемные дети не приходят, как чистый лист. У каждого – история, своя беда: болезнь или предательство. И каждый хочет быть счастливым. У наших собеседников много детей. Не все из них кровные, но все – родные. Дети не общались лично с журналистами, хотя участвовали в разговоре. Ведь мы столько всего о них услышали: как они улыбаются, сопят во сне, ссорятся, читают рэп и едят манную кашу.
Мы встретились с двумя семьями, усыновившими детей-инвалидов и получающими гранты от «Тольяттиазота». У одного ребенка сложный случай шизофрении, у другого – детский церебральный паралич. Обе супружеские пары брали в семью детей, чтобы спасти и помочь, а оказалось – это дети им помогают. Две истории семей, для которых приемный ребенок – не тяжкий крест, а счастливая судьба.
 
История первая. Спасти Маугли
 
– Мы хотели взять девочку, но в детских домах остаются только мальчики. И мы его пожалели: Дима был маленький, недоношенный. Все данные о нем – выдуманные. Известно только то, что его отобрали у бомжей.
В 2011 году тольяттинская семья с тремя ребятишками взяла из детского дома четырехлетнего ребенка-инвалида. Сначала воспитывала его как приемного, а в 2015-м усыновила.
То, что ребенок имеет особенности в развитии, заметили сразу. Им сказали о неврологических отклонениях, и только. Его странный взгляд в детдоме объяснили: «склонен к простудам». Оказалось – косоглазие, которое удалось выправить лишь через несколько лет. Уже дома узнали, что мальчик не видит на один глаз.
– Была такая политика в детдомах 10-15 лет назад: заберите от нас это существо. От нас скрывали медицинскую карточку и в итоге так ее нам и не отдали. Какие-то факты о сыне  узнали только через несколько лет в суде. Мы сразу оказались на контроле у психологов, те говорили: «Любите, и всё будет хорошо. Ждите». 
Многодетные родители понимали на старте: семья строит мостики только к нему одному, а он привыкает к каждому. Чутье и жизненный опыт говорили: будет очень сложно. Поэтому были готовы ко многому.
– Поначалу Дима вел себя, надо сказать, совершеннейшим Маугли. Это не фигура речи, а натуральная история, – вспоминает папа. – От избытка впечатлений плевался в телевизор, висел на шторах до тех пор, пока мы окончательно не сняли в комнатах гардины. Крутится на улице карусель – он бежит прямо на нее, не понимая, что может удариться. Едет машина – он кидается под колеса.
– Мы поняли, что работы будет много, – вторит мама. – В детсад его определили коррекционный, но и там сказали: только однажды был у нас подобный ребенок, но в последний раз году в 75-м. Педагоги не знали, что с ним делать, к тому же в четыре года трудно понять: повреждение ли это психики или просто невоспитанность?
И педагоги, и медики рассуждали так: ребенок из детского дома, со временем всё пройдет. Родители долго доказывали, что мальчик болен. Врачи отвечали: всё нормально. «Приходим на прием – сын замыкается, молчит. Доктора рассуждали: ребенок спокойный, значит, на него наговаривают, воспитывать не хотят».
С возрастом стала проступать неадекватность. Очевидная неадекватность, которая не связана с воспитанием.
– К телевизору привык, но появилась аутоагрессия – мальчик наносил себе травмы, – ежится, вспоминает отец. – Доходило до чудовищных вещей: он царапал себя в кровь, бился головой о ступеньки лестницы, а потом… выбегал в подъезд и кричал: «Меня папа бьет!»  В тот момент мы видели много сюжетов в новостях о приемных детях. Самый показательный случай: двое детей депутата были усыновлены и обварились кипятком. В этом обвиняли то самих ребят, то приемных родителей. Дошло до судебных процессов и огромного общественного резонанса.
Тогда я сказал жене: «Снимай на видео, когда малыш так себя ведет. Если что-то случится, мы не оправдаемся. Общество нас растопчет, а нам есть что терять. У нас дети». И жена начала снимать, когда ребенок выходил из себя в моменты супервозбуждения. Мы не сразу поняли, что он себя не контролировал. Засняли на камеру момент острого психоза и на следующем приеме у психиатра ответили на все эти «вы знаете, любви надо больше»: «Теперь давайте посмотрим вот это». Когда психиатры увидели нашу съемку, схватились за голову: «Немедленно в Самару, на обследование в детский психиатрический центр!»
В Самаре им тоже поверили не сразу, но после просмотра очередного видео врачи поняли, что речь идет о серьезных отклонениях. Окончательный диагноз поставил консилиум: у мальчика комплекс психических заболеваний: шизофрения, олигофрения, аутизм. Пострадал интеллект, затруднено общение. Как результат – инвалидность. А вместе с ней помощь – грамотное лечение, верно подобранные препараты. Приступы прекратились. Сегодня мальчику 15 лет.
Оба взрослых знают, что у них этот ребенок – навсегда: «Родные дети вырастут и разбегутся, а Дима всегда будет с нами. Детская шизофрения неизлечима. Она чаще заканчивается суицидами, а вылечить ее невозможно». Тем не менее, они усыновили мальчика: «Мы не хотим разделять этого ребенка с государством. Мы не хотим, чтобы его судьбу решал кто-то, кроме нас».
Стать надеждой и опорой на всю жизнь – это не клятва. Это полная осознанность.
– Полгода сын учился в коррекционном интернате (утром привозили, вечером – снова домой), но педагоги попросили его забрать. Сначала он мешал детям спать в сончас, потом нас пригласили присутствовать на уроках, – спокойным голосом и с улыбкой говорит папа.
– Ну, и смысл оставлять его в школе-интернате? – задались вопросом родители. – Чтобы постоянно ездить из Шлюзового в Комсомольск и обратно?
Девять лет назад мальчика перевели на индивидуальное обучение, сейчас он заканчивает учиться. Читать и писать может условно, но навыки жизни в обществе появились.
– Мысль о том, что мы подвергаем опасности себя и детей, посещала, – не скрывает папа. – Зачем нам это терпеть? Допустим, мы решили совершить такой эксперимент, взять ребенка со сложным диагнозом, а в чем виноваты наши родные дети? Случаев, когда думалось: пора всё это бросить, была масса. Но тот факт, что его вернут в ту систему, что он останется один,  потеряет семью, был поворотной точкой. В детском доме для инвалидов его очень скоро доведут таблетками до вегетативного состояния, «овоща», чтобы не заниматься им. 
Мы знаем, что система такова. И как только думалось об этом, мы говорили: «Нет-нет-нет, еще потерпим». Так было до тех пор, пока мы не поняли, что этот ребенок – свой. С того момента мысль о том, чтобы вернуть его государству, уже не возникала.
Когда пришла эта главная мысль? Со временем, говорят родители. Мальчик социализировался, лечение помогает, и он ведет себя гораздо лучше. Научился понимать, когда выходит из себя, и может предупредить: «Мам, мне плохо». Принимает лекарство и приходит в норму. Как у всех больных детей, весной и осенью случаются обострения. На болезнь накладывается подростковый возраст – возникают суицидные настроения. И тут родителей и ребенка возвращает в реальность… чувство юмора.
– Прихожу домой, – рассказывает папа. – Младшие дети сообщают: «Дима хотел сброситься с балкона». Подхожу к нему, спрашиваю: «Что с тобой?» Тот отвечает: «Да вот, хотел с балкона сброситься». Так отчего, говорю, не сбросился? Отвечает, мол, страшно.
Папа с мамой сразу поехали к психиатру. Тот посоветовал поговорить с сыном: ведь одно дело – слышать голоса, другое – осмыслить что-то реальное. И действительно, выяснилось: в каком-то мультфильме прозвучала фраза «нет смысла в жизни», и мальчик  сделал выводы…
У троих родных детей не было особенного выбора, принимать ли Диму. Когда мальчик появился в семье, все четверо были маленькими. Выросли вместе – научились общаться. Дети порой раздражаются, замечает папа. И справедливости ради добавляет: «Но так они реагируют на всех. Если младший приведет домой гостей, средний будет недоволен. Недоволен тем, что кто-то потревожил его мир. Детей раздражает необычность, а Дима весьма необычный. Да, сложно. Однако не больше, чем в любой многодетной семье».
– Дочку всегда раздражал старший брат, – добавляет мама, – а с Димой они ровесники, и она всегда все ему объясняет, рассказывает, учит. Спокойно. Со старшим братом, ему 17 лет, Дима живет в одной большой комнате. Старший сын – музыкант, и глядя на него Дима увлекся музыкой. Дима скучает, когда кого-то долго нет, когда закончились каникулы, и все дети в школах и колледже. Наш средний ребенок вообще мало общается со всеми. Мы взяли Диму в четыре года, а через два года родился еще один сын. Сначала мальчики были одного уровня развития, потом младший перерос и сейчас помогает кормить Диму (тот не может сам поесть) – делает бутерброды и омлет.
Есть семья, есть интересы. Сейчас приемный сын пишет тексты для рэпа.
– Он очень любит рок-музыку, знает биографии музыкантов, например, лидера группы «Король и шут», – говорит мама. – Мы купили ему ноутбук, микрофон, чтобы он мог читать рэп. У него есть место, где он занимается тем, что ему нравится. Несмотря на свои серьезные заболевания, Дима живет нормальной жизнью.
Вопрос, который нам казался логичным: что бы  хотели получить от государства, чтобы вам было проще? Оказалось, он недостаточно взрослый.
– Мы, в принципе, понимаем: причем здесь государство? Мы ведь для себя это делаем. Дима получает пенсию, и это очень нам помогает. Но разве когда мы его брали, об этом думали?! Прежде чем его усыновили, никаких денег не было. В то же время, если есть гранты, предлагают помощь, почему этим не пользоваться?
Когда семья решила усыновить приемного ребенка, узнала о программе «Тольяттиазота». Хотя психическое заболевание мальчика ограничивает круг возможностей, помощь кстати.
– Грант от «Тольяттиазота» помогает купить игрушки, обновить мебель, зимнюю одежду. Дима всегда хорошо одет и выглядит, как красавчик, – с гордостью говорит мама. – Идешь в магазин и не думаешь про цену, выбираешь то, что нравится.
Осторожно спрашиваем на прощание: что впереди? И снова удивляет папа:
– Когда все остальные дети вырастут, думаем еще об одном усыновлении. Понимаете, у нас квартира в сталинке, большие комнаты, и сейчас все ребята размещены комфортно. У дочки своя комната, а мальчики – по двое. И я не хочу нового человечка поселить в тесноте, ведь для подростков очень важно пространство! Чтобы не принять такого решения раньше времени, пока не смотрим ни на кого в детских домах. Потому что мы себя хорошо знаем!
 
История вторая. Поставить на ноги
 
Поставить на ноги – для другой многодетной семьи, в которой приемный ребенок-инвалид растет под патронажем «Тольяттиазота», эта задача звучит буквально.
Трое родных детей. Мама много лет была человеком в погонах – работала в милиции с трудными подростками. Общалась с семьями, из которых изымали детей, и всегда знала, что рано или поздно возьмет малыша из детдома:
– Вплотную подошла к этому, когда взрослые дети завели свои семьи. Пошла в органы опеки, узнала, какие документы нужно собрать, прошла курс в школе приемных родителей. В анкете мы с мужем написали: готовы взять в семью ребенка четырех лет, мальчика, относительно здорового. А когда начали поиск, поняли, что взять абсолютно здорового малыша практически невозможно. Очереди на здоровых детей растягиваются на три-четыре года.
Оказалось, что усыновить и взять под опеку сложно любого ребенка. Обзванивали детские дома, просматривали сайты, банки данных, но всюду уже было согласие на усыновление. В Самаре, где тоже встали на учет, их, тольяттинцев, отругали: 
– У нас своих кандидатов достаточно. Вы что, любого ребенка будете смотреть?
– Любого, – не сдавалась мама.
Увидела в сети снимок симпатичного мальчика, который жил в доме малютки, и дозвонилась до Самары. Ответили неожиданно: приезжайте в любое время. Малышу был год и три месяца. Замечательно, думали супруги, отправим в садик и быстро наладим нормальную жизнь.
Побывали у главного врача. Прослушали подробный рассказ о диагнозах малыша: целая медицинская энциклопедия, посвященная маленькому человечку.
– Нам вынесли крошечное существо – шесть килограммов веса, плохо держит голову и спину. Не понимает, что происходит, не ищет опору в ногах. Мальчик родился недоношенным – до нормы не хватало целого килограмма. Я поняла, что ребенок проблемный, и подумала, что муж испугается. Взяла малыша на руки, прижала к себе, и он сразу перестал плакать. Говорю: «Ну что, ты будешь нашим сынком?» Он положил голову мне на плечо и заулыбался. Я поняла: всё,  хочу его взять. Единственное, чего не знала: как говорить с мужем?
Когда выходили из дома малютки, им дали десять дней на размышление.
– Идем, молчим. Думаю, муж сейчас скажет: «Ты с ума сошла? Больной ребенок». Спрашиваю: «Что ты решил?» Отвечает: «Надо его забирать однозначно, он здесь пропадет». И на следующий день я позвонила в дом ребенка: даем согласие. Главврач нас отговаривала: «Зачем вам лежачий малыш? Мы ему столько всего прокололи, он ни на что не реагирует. У него нет ни мимики, ни реакции, он не разговаривает». Да, на тот момент его развитие было на уровне двух-трех месяцев. Я сказала: решение приняли, мы будем им заниматься. Она скептически на нас посмотрела.
Документы подписывали долго, и на супружескую пару недобро посматривали в доме ребенка: «Когда вы его заберете? Он к рукам привык, он просится на ручки!» А мама уже считывала добрые знаки: «Если просится на ручки – это просто замечательно».
Чтобы малыш скорее оказался дома, пошли по наиболее простому пути – сначала взяли под опеку и начали реабилитацию. Мама сразу ушла пенсию. Прошло два года:
– Сейчас мальчишка – прелесть. Он у нас бегает в ходунках, научился ползать, встает в кроватке, всё понимает и говорит отдельными словами: мама, папа, би-би. Было очень сложно. Даже в питании: мальчик ел только протертую еду, его нужно было научить жевать, самостоятельно глотать. Даже от крупинок манной каши у него срабатывал рвотный рефлекс. Давился едой. Нам поставили диагноз: детский церебральный паралич, дали инвалидность, но реабилитационная программа была пустой – не полагалось ни ортопедической обуви, ни даже памперсов. Спрашиваю у медиков: почему? Отвечают: «Ваш ребенок паллиативный, лежачий, ему ничего не надо. А подгузники вы ему другого качества купите». Ничего, мы всё делали сами.
Родители в один голос говорят: если бы биологическая мама не отказалась от малыша, он стал бы обычным домашним ребенком. У маленького человечка с более крепким здоровьем есть шансы преодолеть отклонения самостоятельно. Те, кто слабее и лежат в детском доме, практически всегда становятся инвалидами. Ортопед, наблюдающий мальчика, осторожен в прогнозах: будет ходить, но не как все дети. Родители уверены, что будет двигаться правильно:
– Мы не торопимся. Да, у него ДЦП, но не настолько тяжелая форма, чтобы из нее невозможно было выкарабкаться. Мы справляемся. От знакомого по работе я узнала о возможности получить грант от «Тольяттиазота». Уточнила в органах опеки, есть ли такая программа. Да, подтвердили мне, только мы забыли вам сказать. Довольно скоро собрали документы и получили средства. Грант сыграл огромную роль, ведь на реабилитацию уходит много денег. Каждый день у сына лечебная физкультура, одно занятие стоит 700 рублей. В месяц – 14 тысяч. Занятие логопеда (дефектолога) – 700 рублей. Я пыталась заниматься сама, развивать его мозг и речь, но поняла – нужны специальные знания: что изучать сначала – цвета предметов, названия или формы? Мой ребенок не говорит, и заставлять его учить цвета, например, – из области фантастики. Малыш проходил аквареабилитацию – 9 тысяч рублей. Специализированные ходунки стоят столько же, пара ортопедических ботинок – 4-5 тысяч.
Каждый день – маленькая победа: первый шаг, первое слово. Большую часть реабилитации проводят дома. Папа сделал много приспособлений для занятий, а мама уже может считать себя инструктором ЛФК: разрабатывает сыну ноги, учит двигаться в реабилитационном костюме, рисовать и развивает мелкую моторику:
– Ни разу не пожалели о решении взять ребенка. Мы нашли друг друга, и я не представляю, что с нами было бы без него. Это понимают наши дети, помогают нам, любят малыша и даже успели немного избаловать. Это решение дало толчок детям: старшая дочь задумывается о том, чтобы пройти школу и взять ребенка. Сейчас она учится на дефектолога.
В дни, когда ребенок словно входит в ступор и развитие останавливается, семья общается с другими родителями особенных детей. Без истерик, без фанатизма. Раскладывают ситуацию по полочкам, смотрят, на что организм реагирует, что не воспринимает. И приходит решение.
Еще неизвестно, кто в этой семье кому нужен больше, кто у кого черпает силы. Сложный ребенок – проще взгляд на мир. Что-то случится у папы на работе – его отпускает, стоит посмотреть на малыша. С надеждой наблюдает мама здоровых детей на дневном стационаре в неврологии. И говорит сыну: «Ты тоже скоро пойдёшь. Мне есть с чем сравнивать: вокруг много тяжелых деток, для которых наши результаты – достижение».
Сегодня они не просто надеются, что поставят свое дитя на ноги. Они это знают:
– Есть вопросы времени, финансов. Но мы видим, что есть и помощники. Всё получится, сил хватит. Когда мы пришли к решению – взять на воспитание ребенка, обнаружили, что внутри нас есть стержень, позволяющий всё выдержать. Это уже наш малыш, он родной. Иногда мы говорим о биологической матери сына. И благодарим за то, что она подарила нам такого ребенка.

Татьяна КЛУГМАН
 
Гранты от «Тольяттиазота» 
 
С 2014 года «Тольяттиазот» развивает программу поддержки усыновителей детей-инвалидов. Тогда из прибыли компании учредили 100 грантов. Их получателями стали российские граждане, которые усыновили детей-инвалидов.
Размер каждого гранта на ребенка с ограниченными возможностями составляет 138 тысяч рублей. До совершеннолетия эту сумму компания выплачивает ежегодно, и семья может ее тратить по своему усмотрению.
Средства можно направить на покупку жилья, одежды, отдых с ребенком, приобретение лекарств, медицинского оборудования и средств личной гигиены для ухода за малышом, на платную медпомощь, на образование ребенка, в том числе учебную литературу и компьютерную технику, на занятия спортом и культурный досуг.
Для сотрудников «Тольяттиазота» действует дополнение к программе. Они получают грант в случае усыновления не только детей-инвалидов, но и детей-сирот без ограничений по здоровью.
Программа финансируется исключительно за счет средств предприятия, ТОАЗ берет на себя в том числе выплату подоходного налога.
1 января 2014 года стартовала программа поддержки усыновителей, первыми получателями грантов стали две семьи сотрудников завода.
Автор идеи – многодетная мама, ветеран завода, начальник лаборатории метанола Чачка Хайрова. «Детей-инвалидов редко усыновляют. Но и у них есть право на хорошее образование и достойную жизнь», – отметила Чачка Мазитовна на собрании трудового коллектива, где обсуждали внесение статьи о грантах в бюджет компании. Инициативу поддержало собрание трудового коллектива 11 ноября 2013 года, затем программу утвердил совет директоров компании.
Для разработки положения о грантах ТОАЗ привлек юристов, экспертов по вопросам усыновления, представителей органов опеки и попечительства.
За время действия программы 12 семей, усыновивших детей с особенностями развития, получили гранты от «Тольяттиазота». Еще четыре семьи получат помощь в 2019 году.
Программа продолжается, конфиденциальность гарантируется: каждый член заводской комиссии по усыновлению, действующей при профсоюзной организации, дает расписку о неразглашении тайны усыновления.
Вместе с благотворительным фондом «Небезразлично» «Тольяттиазот» запустил проект «Ракурс» – создание банка видеоанкет для воспитанников городских детских домов. Размещенные в интернете видеовизитки  помогают будущим родителям и усыновителям заочно познакомиться с детьми.